Никто не видит в Эдипе и Гамлете ничего чернушного.

А теперь представим на минуту, что у нас в театрах идут постановки, где казахский хан насилует мать и убивает отца. Или где произносят фразу “Все гнило в казахском ханстве”. Трудно представить, потому что в нас сидит генетический код, запрещающий воспринимать искусство, если оно происходит среди нас. Если античный Эдип насилует мать — тогда, конечно, это трагедия. Но если это герой картины “Карой”, к примеру, тогда это чернуха. Слишком удобно стало называть этим термином все, что не укладывается в прокрустово ложе нашего процветающего общества.

Кто вбил нам в голову, что искусство должно быть красивым и добрым? Что живопись — это только красота, а не экспрессионизм Мунка, или литература — только назидательные моралите?

Весь конфликт между коммерческим и так называемым фестивальным кино в нашей стране — по сути конфликт буржуазного восприятия искусства.

Искусство — всегда боль, как бы эпатажно это ни звучало. Обычно возражают: да, боль, но есть и доброе искусство. В этом и заблуждение. Доброго искусства не бывает.

Бывает добрая и красивая реклама. Бывает добрая пропаганда. Но кино становится искусством только через страдание. Классическое определение катарсиса — “очищение страданием”. Не фестивали и госдеп организовали эту формулу. Не намеренно фестивали выбирают такое кино, где авторы выражают своё трагическое восприятие мира. Это основной закон искусства. Это природа творчества. Нарушить его нельзя, нельзя повесить ярлык чернухи на все трагедии, на все метания Достоевского, нельзя назвать чернухой то, что заставляет думать.

Мне возразят, что фестивали создают программы для плохого отражения нашей страны. Я не сторонник конспирологических теорий. Фильм “Любовь” Ханеке, где старик душит старушку, получил “Оскара” и “Золотую пальмовую ветвь”. Кто-нибудь может вспомнить, какую страну фильм очернял? Кто-то всерьёз верит, что фильм создан для уничижения облика французов или немцев? Мы верим, что Манхэттен атакуют ежедневно монстры? Когда фильм смотрит зритель, он забывает, в какой стране это происходит. В каннском каталоге нет обозначения страны-производителя. Только имена. Есть и политика на фестивалях, как и всюду. Но кино — это отдельная нация, отдельная страна, где действуют только законы кино­языка.

И опять мне возразят, что в кино необязательно показывать плохое, когда не все так плохо у нас в стране.

Попытаюсь на пальцах объяснить, как я понимаю плохое в кино.

На поверхности для дилетанта всегда определенно отрицательное событие. Ему важно не то, что Раскольников раскаялся, а то, что убил старушку. Однако без убийства старушки не было бы катарсиса, но дилетант утверждает — надо, чтобы раскаялся, но без старушки. Проблема в том, что без убийства старушки не будет и Раскольникова.

Мне возразят, что нельзя сравнивать наше убогое кино с великими. А это пат, ребята. Здесь дискуссия заканчивается. Никто у нас не помнит “Киллера” Дарежана Омирбаева, получившего Гран-при в “Особом взгляде” Канн, но о нём пишут монографии за рубежом. Его изучают в школах. А у нас он лишь очередной деятель чернушного жанра.

Хотя вполне возможно, наше общество создает новый жанр искусства.

И в новом жанре трагедии по заказу “Казахфильма” никому не придётся насиловать матерей и убивать отцов, с начала и до конца всем будет хорошо, и зритель поймет, что у нас появился собственный жанр, который назовут “белухой”. А самое главное — появится новый вид катарсиса, такого казахского катарсиса, где определением станет — “очищение удовольствием”.

Адильхан ЕРЖАНОВ, режиссёр, основатель движения “Партизанское кино”